Прими свою тень - Страница 106

106

От такого состояния было уже рукой подать до идеи бессмысленности жизни. Чем бы закончилось саморазрушение, неизвестно, поскольку однажды, во время очередной истерики, из брошенной в угол сумочки выкатился давно забытый шарик в потертой обертке. Лорри подобрала его и рассмотрела. Хмыкнула, допуская за миром хоть самое ничтожное и спорное право считаться не вполне черным и не окончательно подлым, то есть заслуживающим внимания и продолжения пребывания в нем. Лорри подбросила безделушку и азартно прищурилась. Вот он, украденный по личной инициативе старый накопитель, замаскированный хохмы ради, да так удачно, что им не заинтересовались при всех обысках. Отобрали деньги, уничтожили документы, запугали до полусмерти, допрашивая и выспрашивая, – а залежавшейся каменно-твердой жевательной конфеткой не заинтересовались.

Умирать, так и не скушав ее, «богатую витаминами и микроэлементами», – значит окончательно утратить остатки самоуважения, надежду и профессионализм одной из наиболее ловких ныряльщиц Среды. Да, теперь Лорри знала – мир делится очень просто: на тех, кто завел зубы, когти, броню и мышцы, и на жертв, не успевших заполучить средства защиты и оружие для нападения. Может быть, прочтя старинную запись, она, сегодняшняя жертва, сама перейдет в разряд хищников? Отомстит всем своим обидчикам! Примерно так думала Лорана, ругаясь, тратя жалкие накопления, но все же собирая из подручных средств считывающее устройство, годное для неформатного, устаревшего, слишком крупного носителя. Золотистый шарик лежал на столе, загадочно пульсировал, меняя символы на матовой шкуре. Как живой…

«Моя старая львица, сколько же надо наворотить глупостей, чтобы лишиться даже этого ничтожного в своей малости права – отправлять тебе письма. Но как я могу жаловаться? Ты теперь наконец-то совершенно счастлива… У меня учится твой сын, у мальчика мамины глаза, мамин чудовищный характер и все твое удивительное обаяние. У меня учится и твоя дочь, странным образом унаследовавшая обстоятельность и мудрость своего отца. Я вижу их практически каждый день и радуюсь тому, что твоя семья так замечательно растет и взрослеет. Увы, мне очень больно радоваться, львица. Чужое счастье – оно ведь не свое… Каких-то тридцать лет назад все можно было изменить. Настолько полно, что я учил бы сейчас наших с тобой детей. Сына с мамиными глазами и дочку, похожую на другого твоего мужа – на меня…

Конечно, я лгу себе, чтобы унять боль. Ничего нельзя вернуть и изменить. Я шел к своей цели и знал, что это важно и нужно для многих. Я говорил тебе и про ответственность, и про свой долг, и про иные умности, прикрывающие нежелание меняться и неготовность идти на компромиссы. Я хотел переделать тебя. Полагал, что имею на это право, находил, что благодарностью за сделанное для тебя в прежние годы можно привязать и удержать. Только все зря. Львы не бывают счастливы в клетках. Люди – тоже. Очень хочется написать: «Теперь я отдал бы все, чтобы…»

Только зачем? Я ведь не отдал, а ты, помнится, никогда не уважала жертв, о которых добродеи имеют наглость регулярно напоминать. Может быть, Риан прав. Может быть, я так и не научился многому важному. По сути, я получил все то, к чему шел. У меня есть власть, доступная немногим, и она растет. У меня есть ученики и последователи, ресурсы и влияние.

И есть пустота. Раньше я высокопарно полагал, что отдал тебе свое сердце… Только нет, все гораздо страшнее. Наверное, у меня никогда не было настоящего сердца, но прежде я этого умудрялся не замечать. Теперь вот обнаружил недостачу – и стало страшно жить, львица, и я не знаю, как теперь, собственно, жить. Я пробовал поговорить об этом с Рианом, с ним-то можно. Получил очередной гениально туманный ответ про взросление и выбор пути, про то, что без боли нет радости… Я не понимаю таких ответов.

Завтра вы прилетите. Я опять ничего не спрошу у тебя, буду хвалить детей и ощущать еще острее гудящую пустоту там, где у нормальных существ находится сердце».

Прочитав странное письмо, записанное на носитель в динамике, с полным эмоциональным фоном, Лорри долго пребывала в состоянии медлительной, какой-то оглушенной задумчивости. Без причин хваталась за платок, сморкалась, изобретательно ругалась, не желая признавать очевидное. Червь сентиментальности проник в ее сознание и стал подтачивать такой простой и уже привычный черно-белый мир. Было до бешеного озлобления обидно за очередную несправедливость. Единственный нормальный мужик – эмоции в дневнике не подделать, это Лорри знала твердо – жил ужасно, недопустимо давно. Ведь шар староформатный. Да и запись – слежение за пером, шуршащим по настоящей бумаге, много раз зачеркивающим и правящим. После написания всего текста странный создатель дневника поджог бумагу и смотрел, как слова превращаются в серый пепел. Но легче на душе не становилось, огонь не уничтожал боль.

И Лорри принималась ругаться заново. Незнакомого владельца дневника, такого замечательного, подло кинула какая-то львица… Ну чего дуре не хватало? Наконец, на кого можно променять такого человека – и быть счастливой? Все ведь у мужика есть: умный, сильный, при деньгах и уважении, да еще и с тонкой – чтоб ему, паразиту, в гробу перевернуться, опять рука за платком тянется – душой…

Первым намерением Лораны было выбросить проклятый шар, забыть о его существовании и жить дальше, ничего не усложняя. Можно ведь и тут, в ничтожном городишке, наладить дельце. Пусть все думают, что она сидит на крутящемся стульчике возле бара, ждет клиентов с простой и понятной целью. Хорошее прикрытие! Только ходят к ней в большинстве случаев совершенно по иным поводам. Кому-то надо проследить за женой: сам на сторону глядит и, ясное дело, других в том же подозревает. Иному важно выведать состояние дел у местных властей, собрать данные по коллегам для скромного бытового шантажа. Или подправить совсем чуть-чуть личное дело, изъяв порочащие репутацию подробности. Ничего сложного и по-настоящему серьезного. Потому и солидных денег работа не приносит. Впрочем, хватит с нее одного дорогого заказа – уже битая, поумнела. Надо жить проще. Пусть старая Томи рвет душу и городит чушь про добрых людей и светлое будущее. Или вон Йялл, лысый дурак-идеалист, пусть он шишки и шрамы собирает. Дикарь, что с него взять. Вонючий гролл.

106