Прими свою тень - Страница 84

Снова пришлось удерживать от последнего шага за грань практически мертвого, собирать из крошева осколков целое и наполнять новым содержанием. Восстанавливать и плести наугад связи, прослеживать реакции. Когда и как закончилась операция, Тимрэ не помнил. Усталость задернула сознание темным тяжелым покрывалом, задушила, одолела. Чудилось сквозь густую, как донный ил, муть чужой боли и собственной усталости нечто странное. Умирающий айри то ли благодарил и радовался возвращению, то ли ругался и требовал изъять из памяти его тела бег гролла на четырех лапах. Он-то не гролл, и ушами он шевелить не должен…

Очнулся Тимрэ в постели, при нормальном тяготении, в ватной тишине совершенной шумоизоляции медблока. Общее «мы» группы распалось, и остаться наконец-то наедине с собой было приятно и легко. Нет груза единой ответственности за дело, нет мучительной необходимости наблюдать за окружающей действительностью сразу с многих точек обзора, слышать чужими ушами и даже чуять гролльим носом. Впрочем, и свои уши неплохо различают дыхание рядом. Сиделка при больном докторе – занятно. Тимрэ осторожно приоткрыл веки, поморгал, привыкая к свету. И усмехнулся. В кресле свернулась, обняв ноги и уложив голову на колени, Вирья. Волосы ей уже отрастили. Достаточно длинные, чтобы образовались упругие колечки мелких золотистых кудряшек.

– Все пострадавшие, доставленные живыми в медблок, дышат, – сразу уточнила девушка. И добавила, мешая ответить: – Не смей шутить по поводу волос. А то я их изведу. И так уже достали все, умиляются… отвлекают от страшного. Я пробовала плакать, мы забрали оба тела наших и передали на верфи. Жутко не слышать их сознаний, я ощущала группу как часть себя. Два голоса затихли. Навсегда. Но мне запретили отчаяние. Потому что дел много, я не имею права винить себя в том, на что мы все шли сознательно. Я общалась с вожаком, Даур сказал: тишина сильнее слов, а отданное выше сохраненного.

– Гроллья философия? – заинтересовался Тимрэ.

– Для меня самое то, – улыбнулась Вирья одними губами, просто из упрямства. – В тишине шагов уходящих мы помним их полнее, принимаем сделанное ими и признаем свершившееся. Не знаю, хочу ли я продолжать работу с группой, мне тяжело знать, что новый бой может нести новую утрату и нарастание этой тишины… Но я не брошу дело. Я обязана осознать ошибки и внести коррективы в программу обучения, в тактику и стратегию командной работы. Мне со-чувствовал Фэр. Полегчало… Кстати, он в течение получаса был в сознании, теперь снова спит, лечится.

– Долго я отдыхал?

– Пять часов. Я тебе вкатила снотворное, как только мы закончили со вторым айри. Варла выключила и того раньше. Остальных раненых и без вас вылечили, с ними не произошло ничего особенно опасного. Лэн уже в сознании. Страдает ужасно, никого не хочет слушать. Почти убедил себя в праве именоваться главным злодеем Релата. Вот неугомонный, аш-ш…

– Что-то неладно?

– Ему прибывшие врачи догадались сообщить, что айри, которого ты оперировал первым, ослеп. Сначала Лэн думал, что произошедшее обратимо, глаза-то мы парню восстановили. Потом ему объяснили, что это не более чем муляж органов зрения.

– Помолчать не могли? – поморщился Тимрэ.

– Аш-ш, он сам хорош. Вскочил, доковылял, глянул на приятеля. Начал шуметь: лицо совершенно другое, зрачки вертикальные, волвечьи. Мы делали, как могли, никто из группы этого айри до ранения ни разу не видел. Лэн потребовал подправить хотя бы форму скул и надбровные дуги, с глазами поработать. Как будто мы косметологи. Мол, придет в сознание – себя не узнает, он же не волвек… Тут и пояснили про зрение. Аш-ш-ш-ш, додумались… – особенно звучно прошипела Вирья, сузив щель век. – С тех пор я сижу и жду твоего пробуждения. Тим, ты его можешь унять?

Тимрэ молча кивнул. На лице Вирьи коротко обозначилась почти настоящая улыбка, девушка опять зашипела, вспомнив привычку так выражать любые эмоции, выскользнула из кресла и покинула комнату. Быстро вернулась, сопровождаемая едва способным двигаться Лэном. Айри шатался, хромал, опираясь на костыли самого несовременного вида, явно изготовленные наспех. Но двигался, закусив губу и молча перебарывая боль. Рухнул в кресло, прикрыл глаза и замер. Вирья удалилась.

Смотреть на Лэна было больно, со-чувствовать ему – и того тяжелее. Айри изводил себя с уникальным усердием. Он, как верно заметила Вирья, уже счел собственную вину непомерно огромной. Тимрэ тяжело вздохнул. С подобными случаями безупречно справляется Риан. Но стоит ли сомневаться: учитель хитро прищурится и посоветует взрослеть и тренироваться. Намекнет, что имеет основания доверять, считает опытным целителем. То есть дозволяет лечить не только боль тела, но и куда более опасные раны души… Тимрэ еще раз вздохнул. Да весь его опыт помещается в одну-единственную фразу: при лечении душ нет готовых рецептов…

– Что ты знаешь о гролльем знахарстве, Лэн?

– Я не волвек. Не верю в знахарство и не разбираюсь в нем, – огрызнулся упрямец.

– Ничего страшного, – ласково заверил Тимрэ. – Еще насмотришься и поверишь. Ты читал новеллу «Свет в ладони»? Она теперь в моде, должен был…

– Не переношу модную ложь, – уперся Лэн, покосился на собеседника и снова сник.

– Там нет ни слова лжи, – отозвался Тимрэ. – Слепой мальчик Гито наговаривал свой дневник сам. Его часто обижали отказом в лечении, ему много раз врали, обнадеживая и обрекая на участие в сомнительных экспериментах, где нужны подопытные добровольцы. Для него собирали средства на операцию и потом исчезали с этими средствами в неизвестном направлении… Он крепко обозлился на весь мир. И волвеков сразу заподозрил в самом худшем – в неискренности. Чего еще он мог ждать? Непонятные они, с их рычанием, с простотой вмешательства в чужое сознание, порой граничащей с грубостью, с категоричностью коротких фраз-приказов. Плюс привычка недоговаривать вслух то, что можно разделить сознанием. Манера не упоминать важные детали – по их понятиям, общеизвестные, при их-то уровне знаний с минимум тремя полными высшими образованиями по разным отраслям в первый век жизни, да еще при подключении к общему сознанию…